«Atlantic»: Западные эксперты должны понять, что Центральная Азия - не часть арабского мира
22/02 14:45, Информационное Агентство Кабар
Обратный ориентализм относительно «арабской весны» в Центральной Азии
В регионе есть свои диктаторы и протестующие, однако есть что-то ироничное в слишком нетерпеливой аналогии с Ближним Востоком.
В 1978 году Эдвард Сэд определил ориентализм как «западный стиль для господства, реструктуризации и контроля над Востоком». Он утверждал, что мусульманский мир сам по себе редко считался значительным и сложным, но получил свое значение благодаря своим отношениям с Западом: сравнительная структура, которая гарантирует иллюзорную предвзятость. По его мнению, Восток является «суррогатом и подпольем» Запада, «другим», что позволяет Западу определять свою культурную самобытность, оправдывая тем временем свои империалистические цели.
Несмотря на то, что теория ориентализма означает участие мусульманского мира, она никогда не срабатывала достаточно хорошо с Центральной Азией. Как я отмечала ранее, Центральная Азия - это не «другое», а чье-то «другое» - восток России, регион, чью историю и политические сложности плохо понимают даже те, кто называет себя экспертами; регион, чьим самым известным послом является Борат. В отличие от арабского мира, Центральная Азия не демонизирована и не деградирована в воображении Запада: она оставлена без внимания. Регион не ассоциируется ни с чем - возможно, кроме как с самой неизвестностью.
Поэтому есть некоторая ирония относительно новой идентичности, которая была приписана Центральной Азии с января 2011 года: а именно амбициозного двойника арабского мира. С тех пор, как в Тунисе и Египте произошла первая революция, бесчисленные аналитики размышляли о том, распространится ли «арабская весна» в страны Центральной Азии. Не берите в голову, что относительно мало что «распространилось» из арабского мира в Центральную Азию в последние годы, или что жители Центральной Азии иногда неодобрительно относятся к этим революциям, или что советское наследие формирует политику Центральной Азии намного больше, чем события, происходящие за границей. Вместо этого Центральную Азию часто сравнивают с Ближним Востоком: они мусульмане, у них есть нефть, диктаторы, так что их политика и акции протеста должны быть движимы примером «арабской весны».
Центральная Азия не уникальна в этом отношении. Сотни разных беспорядков, волнений, забастовок, перестрелок и жалоб по всему миру расценивались как «следующая арабская весна» аналитиками, стремящимися понять не только то, где происходят арабские революции, но и то, как они распространяются в первую очередь. Отличием является то, что политические, социальные и культурные условия большинства революционных соперников проанализированы, тогда как для Центральной Азии они предполагаются. К примеру, движение «Оккупировать Уолл-Стрит», как говорят, возникло под влиянием «арабской весны», поскольку протестующие сами заявляли об этой связи. Если взять в пример Россию, говорят, что она вступает в период политических волнений, и сложность этой ситуации, так же, как ее ключевых игроков, тщательно обсуждают. В отличие от этого, мало кто из Центральной Азии прогнозирует революции в своем собственном регионе. Большинство утверждает обратное. Но всё же почти каждая история о центрально-азиатской политике связывается с «арабской весной». Поэтому в конечном итоге акции протеста и политика, которые появляются в ответ на внутреннее недовольство, как в Казахстане, расцениваются как отражение и реакция на события, происходящие за границей.
Таким образом, Центральная Азия является регионом, подверженным странному виду «обратного ориентализма» - регионом, который имеет значение только ввиду своей схожести с арабским миром. Это особенно неудачное сравнение, поскольку, как отмечает Рами Хури, «популярность термина «арабская весна» во всем Западе отражает некоторый тонкий ориентализм, объединяя всех арабов в единую массу людей, которые думают и ведут себя одинаково». Помимо того, что ведущие западные СМИ зачастую не могут увидеть разницы между отдельными арабскими странами, они также не в состоянии увидеть различие между арабским миром и Центральной Азией. Они обращают внимание на более масштабные общие черты - религия, ресурсы, репрессии - преуменьшая острые различия в политике, социальной жизни и истории, которые и определяют вероятность политических перемен.
Можно утверждать, что концентрация на этих разногласиях затеняет тот факт, что кажущиеся стабильные режимы терпят быстрый крах. Количество диктатур, свергнутых за прошедший год, вызывает большие вопросы: как распространяются революции, если можно сказать, что они вообще распространяются? Как технология создает осведомленность об инакомыслии и протесте среди в корне несопоставимых населений? Насколько быстро распространяется революционная идея? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, необходим всеобъемлющий подход. Но если кто-то собирается строить предположения по поводу возможной революции в определенном месте, тогда политические особенности этого места должны быть также серьезно рассмотрены и учтены.
«Худший аспект всего этого», - пишет Сэд - «то, что человеческое страдание и боль остаются на втором плане». Предсказание «казахской весны» после инцидента, как перестрелка в Жанаозене, упрощает как борьбу арабских диссидентов, так и боль казахов, переживших серьезную, но не родственную трагедию. Точно так же, не каждый шаг, который делает центрально-азиатский диктатор, предпринимается в ответ на революции в Ближнем Востоке. Цензура и репрессии существовали в Центральной Азии уже давно - однако они не заслуживают особого внимания со стороны СМИ до тех пор, пока они не связаны с более затруднительным положением народа.
Сара Кендзиор «Atlantic», 20 января 2012 года Перевод - «InoZpress.kg»